Нынешнее поколение очень мало знает о последней войне. Жизнь безжалостна, уходят ветераны, тем драгоценнее каждая крупица правдивых воспоминаний. Ровно десять лет назад судьба свела меня с участником Великой Отечественной войны, узником фашистского концлагеря, совершившим дерзкий побег из плена, бельгийским партизаном, жителем города Темникова Республики Мордовия Петром Васильевичем ШЕСТЕРКИНЫМ. Предлагаю вниманию читателей его рассказ и мои краткие комментарии.
ВОЙНА
… В конце декабря 1941 года нас, порядка тысячи человек, подняли по тревоге, погрузили в вагоны и отправили на Волховский фронт. Доехали не все — два вагона по дороге разбомбили. Прибыли под Ленинград, в Мясной Бор, переночевали в землянках, наутро вооружились, а в 12 часов ночи нас повели в атаку. Почему-то считалось, что в темное время суток фашисты воюют плохо. Однако немцы вешали осветительные ракеты и было светло, как днем. Стоило нам выйти на открытое пространство, как мы попали под шквальный артиллерийский огонь. Потеряв процентов пятнадцать личного состава, отступили. Были подтянуты пушки, минометы, они сыграли такой «концерт», что мы практически без потерь соединились с частями 52-й армии генерала Гусева, находившимися в окружении. Но вскоре немцы перешли в контратаку, перерезали нам так называемое «горло» и вновь сомкнули кольцо. Таким образом я и мои товарищи оказались в окружении. С каждым днем становилось все тяжелее. К лету 1942 года ситуация стала критической, фашисты беспрерывно обстреливали наши позиции, вытесняя в район штабных укреплений. Таяли силы, нас становилось все меньше и меньше, в конце июня я попал в плен.
ПЛЕН
В ходе очередной бомбежки меня контузило, засыпало землей, очнулся уже под дулами немецких автоматов. Пока находился в бессознательном состоянии, меня догадались переодеть в форму рядового. Построили нас, человек 70 оставшихся в живых, в шеренгу по двое. Последовала команда: «Жиды, коммунисты и комиссары, — три шага вперед!» Никто из строя не вышел. Немецкий офицер, кстати, очень чисто говоривший по-русски, повторил: «Жиды, коммунисты и комиссары, — три шага вперед! Не выдадите их, расстреляем всех». Опять никто не выходит. Все, думаю, конец пришел. Но немец вдруг стал выяснять, кто из нас убил какого-то фашистского офицера. Один молоденький солдатик, стоящий рядом со мной в строю, возьми да и скажи: «Кто же его знает? Война ведь, все стреляют, может, и я убил». Его тут же, на месте, застрелили. Все мы точно окаменели. Навели на нас пулеметы, ждем команды «огонь», с белым светом прощаемся. Но, видно, не пришел еще срок… Последовала другая команда: «В колонну по два стройся, шагом — марш!» О том, как мы шли — рассказ особый. Страшный, жуткий рассказ. Приведу только один пример. Подводят нас к переправе через речушку, по колено воды. Глядим, Бог ты мой, а «мост» выложен из человеческих тел. Оказывается, фашисты, чтобы не замочить ног, загнали пленных в воду, перестреляли их и соорудили из тел переправу. Вот мы и шли по еще теплому, залитому кровью, человеческому мосту… Так начались мои мытарства в плену.
КОНЦЛАГЕРЬ
Много ужасов я испытал на своем веку, но ничего страшнее концлагеря «Саксония», куда нас привезли в августе 42-го, мне видеть не довелось. Здесь морили голодом. Пайка в день составляла 100 граммов хлеба — 10 муки и 90 опилок. Если вдруг умирало больше «нормы», добавляли несколько граммов, если меньше — отнимали. Учет у немцев был поставлен идеально. Работать никого не заставляли, только создали из военнопленных специальные похоронные команды, которые занимались погрузкой трупов. Вдоль аккуратных, выстроенных как по ранжиру, бараков была проложена рельсовая дорога, по ней бегал паровозик с тележками. На них вывозились трупы за пределы лагеря. Конвейер смерти… С первого дня меня не оставляли мысли о побеге. Теперь-то я думаю, что из «Саксонии» убежать было невозможно — несколько рядов колючей проволоки, между ними немцы с собаками, высоченный забор, говорят, за всю историю концлагеря из него не убежал никто. Но человек жив, пока его питают надежды… Вместе со своим другом, Алексеем Взоровым, я разработал такой план. Наш барак находился последним в ряду, дальше шла колючая проволока, близ нее стояли уборные. Немцы — народ пунктуальный. Сколько положено по норме клозетов, столько и заставляли строить. С голодухи ими пользовались лишь единицы, большинство страдали запорами, так что много сортиров оставалось «не востребованными«. Вот и решили мы с Лешкой из этих свободных сортиров вести подкоп. Привлекли несколько надежных товарищей и начали копать. Спускались через очко в выгребную яму и рыли, рыли — руками, палками, благо грунт был мягкий. Немцы очень брезгливы, к уборным никто из них даже близко не подходил, так что работать они нам не мешали. А может, и донесли им о подкопе, просто считали гады, что от работы мы быстрее сдохнем? Кто его знает… Осуществить свой план не удалось. В один из сентябрьских дней выстроили нас на плацу, смотрим — подъезжают машины с красными крестами. Все, думаем, конец — душегубки, о них мы уже слышали. Заставили приседать: кто три раза присел — заводят в машину, проводят медицинское обследование, затем отправляют на санобработку. «Здоровых» набралось человек 100, в том числе и я с Лешкой. Повели нас на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны, там прошел слушок, что едем мы в Бельгию, работать в каменноугольные шахты.
КАМЕННОУГОЛЬНЫЕ ШАХТЫ
По дороге нас с Лешкой разлучили — он «остался» в Эйсене, а я «поехал» дальше, в Шварцбург. Это был шахтерский поселок. Завели в зону, обнесенную колючей проволокой, загнали в бараки. Глядим, стоят топчаны с матрацами! Переночевали, а на следующий день дали нам по 100 граммов натурального хлеба и баланду, в которой даже плавала картошка! Вдобавок ко всему, через три дня стали выдавать по 2 сигареты и по 20 граммов маргарина в день. После концлагеря многим такая жизнь показалась раем. Однако очень скоро рай превратился в ад. Условия работы в шахте были ужасными, жара градусов сорок, огромная влажность. Норма выработки трудно выполнима даже для здоровых, профессионально подготовленных людей. Многие не выдерживали, бросались в шахтный ствол, кончая жизнь самоубийством. Конечно, мы, как могли, саботажничали, но следили за нами строго. Тем не менее, мысль о побеге меня не оставляла. Я даже назначил себе крайний срок — 23 февраля 1943 года, в День Красной Армии. Начал подготовку: прежде всего, украл из шахтной раздевалки чьи-то старые штаны и куртку, вынес их на поверхность и спрятал. Разработал несколько планов побега. Но бежал я совсем иным способом.
ПОБЕГ
Случилось это как по заказу 23(!) февраля 1943 года. Повели нас выгружать мерзлую угольную пыль. Распределили по два человека на вагон, ко мне в напарники попал парень лет двадцати пяти, звали его Андрей. Он, кстати, знал меня как Василия, в лагере я скрывался под чужим именем (если бы выяснилось, что Петр Шестеркин — младший политрук, то меня давно бы расстреляли). Так вот, развели нас по вагонам, выставили усиленную охрану, до самого обеда убежать не было никакой возможности. Но все-таки нам подфартило. Привезли баланду, и голодные, изможденные люди толпой ринулись к раздатчикам. Голод — страшная вещь, людей в скотов превращает. Наш полицай не выдержал, бросился наводить «порядок», бьет прикладом налево и направо, словом, власть свою показывает. Тут я выпрыгнул из вагона, гляжу, Андрей за мной следом. «Ты что, — говорит, — шестнадцатый (мой лагерный номер был 5816), бежать собрался? Я с тобой, я даже маргарина немного припас». Крадемся мы вдоль вагонов к забору с колючей проволокой (я там одно местечко давно заприметил, где штабель с досками лежит), вдруг навстречу бельгиец, машет руками. У меня сердце замерло, вдруг выдаст? Нет, наоборот, предупреждает: «Рус, рус, прячься, немецкий патруль обход делает». Едва мы успели укрыться за штабелем, действительно, появились немцы. Слава Богу, не заметили, прошли мимо. Схватили мы с Андреем доску, прислонили к забору, кое-как перебрались через него и понеслись в лес. Пробежали уже километра два, и все кажется — сейчас за спиной раздастся лай собак или автоматная очередь. Где-то через час, когда силы были уже на исходе, вышли мы к одиноко стоящему в лесу дому, рядом арба, плуг, какие-то крестьянские постройки. Андрюха говорит: «Зайдем? Может, пожрать что дадут». «Зайдем, — говорю, а сам думаю, — пожрать — это, конечно, хорошо, но, главное, узнать — куда идти дальше?». Заходим в дом, встречает нас хозяин — бельгиец. Тут же молча делает нам бутерброды с ветчиной (мы стоим как истуканы, от запаха мяса голова кружится), выводит нас во двор и жестами показывает : «Там немцы, там лагерь, там болото. Уходите». Схватили мы бутерброды, присели в лесу у ручейка, съели, вернее, проглотили их в один миг, попили водички — вроде голова соображать начала. «Андрей, — говорю, — у нас выбора нет, придется лезть в болото». Он ни в какую, плавать, оказывается, не умеет. Кое-как уговорил я его, полезли в вонючую воду. Часа четыре барахтались мы в грязи, но ничего, не утонули, выбрались на берег. Озираемся по сторонам — где находимся, куда идти? Неизвестно. Вдруг слышим голоса, видим — ребятишки, лет 8-10, человек пять. Подходим к ним, они тычут в Андрюху пальцем: «Рус?» (Тут надо пояснить: я-то лагерную одежду скинул, у меня под ней гражданское платье было, а Андрей так в ней и остался). Показывают знаками: «Идите за нами». Повели они нас к родителям, по дороге обрядили моего товарища в костюм, снятый с огородного пугала. Привели к своему отцу, тот наварил огромную кастрюлю картошки с мясом, поели мы, спрятались в стогу соломы и завалились спать. Лежим, лежим, но не спится все, мысли разные в голову лезут, главная — что делать дальше? Одно утешает, хоть наелись до отвала. В общем, решили мы с Андреем пробраться в… Голландию. Почему-то в лагере ходили упорные слухи, что там активно действуют советские партизаны, с которыми можно легко связаться. Но до Голландии мы, конечно, не добрались, напоролись на поселение бельгийских немцев. Пришлось уносить ноги, разбежались мы с Андреем в разные стороны. Больше я его никогда не видел. Рассказ о моих одиночных странствиях по лесу — тема отдельного разговора, скажу лишь, что в конце концов счастливым образом вышел на бельгийских партизан. Произошло это так.
У БЕЛЬГИЙСКИХ ПАРТИЗАН
Мне здорово повезло. Я набрел на небольшой, по нашим, конечно, а не по бельгийским понятиям, шахтерский поселок. Долго, наверное, часа два, наблюдал, нет ли там немцев. Ничего подозрительного не заметив, вышел из укрытия и подошел к молодой женщине, набиравшей воду. Чего я там лепетал, толком не помню, но девушка сначала напугалась, затем, оглядевшись по сторонам, взяла меня за руку и привела домой. Там оказалась ее мама, седая женщина, с лицом злой колдуньи. Но какое было у нее доброе сердце! Таким чудесным образом я оказался в семье бельгийских антифашистов. Невестка (она была по национальности итальянка), пояснила мне, что в 11 вечера с работы придет ее муж, а пока мне необходимо помыться и переодеться. Я как заново родился! В течение месяца из дома меня не выпускали, возможно, не доверяли. Затем выправили паспорт, так я стал бельгийским подданным Пьери Жан-Августом, 1910 года рождения, шахтером по профессии. Паспорт был почти подлинным, печати на нем ставил лично помощник бургомистра, тоже антифашист. Потом меня с ним познакомили, это уже была высшая степень доверия. Затем переправили в партизанский отряд, причем, не одного, а вместе с… Лешкой Взоровым, который, бежав из лагеря, совершенно случайно оказался в поселке, где скрывался я! Что это была за встреча, передать словами невозможно… Итак, мы стали партизанами. Конечно, масштабы партизанской войны в Бельгии не сравнимы с партизанским движением в Советском Союзе. Но когда в Бельгию вошли союзники, они были очень удивлены, увидев вооруженных людей с красными флагами. Вслед за союзниками в Бельгию прибыл представитель военной миссии СССР в этой стране полковник Седов. Я прошел соответствующую проверку и был назначен уполномоченным по репатриации в Бельгии, затем меня направили во Францию, к генерал-майору Драгунову, проводить аналогичную работу. Таким образом, 9 мая для меня война не закончилась, на Родину я вернулся лишь в середине сентября. Меня еще раз, в течение двух месяцев, тщательнопроверяли в пересыльном лагере, демобилизовали лишь в декабре 1945 года.
…Дома меня ждала похоронка.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
10 лет назад материал об удивительной судьбе Петра Васильевича Шестеркина был опубликован в республиканской газете «Мордовия – 7 дней», где я тогда работал. Сын Петра Васильевича переправил ксерокопию статьи в Бельгийское посольство в Москве. После соответствующих запросов выяснилось, что немногочисленные оставшиеся в живых бельгийские участники Сопротивления хорошо помнят «товарища Василия», более того – в Бельгии нашлась дочь Петра Васильевича! Несмотря на преклонные годы, П.В.Шестеркин побывал в гостях у своих счастливо обретенных родственников и соратников по борьбе с фашистами, затем состоялся обратный визит.
Такая вот удивительная история, которая, казалось бы, так и просится на страницы книг и кино – телеэкраны. Но нас пичкают совсем другим:(
