Посылал командир на заданье — оказалось, в бессмертье послал

В конце ноября, 75 лет назад, в разгар битвы за Москву, фашисты казнили двух девушек – бесстрашных защитниц Родины Лизу Чайкину и Зою Космодемьянскую.
23 ноября 1941 года в поселке Пено Калининской области после пыток была расстреляна советская партизанка-разведчица двадцатитрехлетняя Елизавета Чайкина. Она рассказывала землякам, что на Красной площади во время военного парада 7 ноября выступил Сталин. Она разоблачала ложь немецкой пропаганды о взятии Москвы. 

Через неделю, 29 ноября, фашистами была повешена восемнадцатилетняя красноармеец-разведчица Зоя Космодемьянская. Прозвучали ее последние слова перед казнью: «Граждане!.. Надо помогать воевать Красной Армии, а за мою смерть наши товарищи отомстят немецким фашистам. Советский Союз непобедим и не будет побежден. Немецкие солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен. Сколько нас ни вешайте, но всех не перевешаете, нас 170 миллионов».
Адрианна Харрис, Бейлорский университет, США (журнал «Новое литературное обозрение»): «Вклад обеих девушек, Лизы Чайкиной и Зои Космодемьянской, в войну значительно превосходит результаты их партизанской деятельности. Они быстро стали национальными символами самопожертвования в то время, когда Советский Союз крайне нуждался в подобных объединяющих образах. Всю войну они побуждали соотечественников обоего пола и разных возрастов приносить себя в жертву во имя народа. Они воодушевляли женщин на подражание и заставляли мужчин сражаться еще яростнее».
Сколько бы ни изощрялись в клевете антисоветчики и фальсификаторы истории, имена героинь останутся символом человеческого достоинства, самоотверженного патриотизма для поколений и всех честных людей на земле. 

* * *

Здравствуйте, уважаемая редакция!
За время декретного отпуска, окрыленная фото своей дочки в газете («СР» от 30 апреля 2016), решила написать вам еще. А точнее накануне горькой и торжественной даты поделиться с вами своими наблюдениями.

Зоя Космодемьянская глазами молодежи
(заметки смоленской учительницы)

Олененок с большими глазами,
Смуглых щек полудетский овал…
Посылал командир на заданье – 
Оказалось, в бессмертье послал…

В конце ноября исполняется 75 лет с того дня, как Зоя Космодемьянская ушла в бессмертие.
Как и любой ребенок 80-х, я воспитывалась на примерах пионеров и комсомольцев-героев. Имя Зои Космодемьянской было первым в этом ряду.

Избивали фашисты и мучили,
Выводили босой на мороз,
Были руки веревками скручены,
Пять часов продолжался допрос.

Эти строки Агнии Барто врезались в мою детскую память навсегда. Мы знали героев, мы равнялись на них. Мы воспитывали в себе характер, силу воли и делали это буднично, в простых житейских мелочах. Помню плановое лечение зубов у школьного стоматолога. Мы стоим под дверью врачебного кабинета, подталкивая друг друга – войти первым. «Смотрите, как надо!» – говорю я, и на трясущихся ногах пытаюсь уверенно войти и усесться в кресло…. Выхожу горделиво. «Ты прямо как Зоя Космодемьянская, ни звука не выронила!» – уважительно сказал кто-то. «И я так могу!» – послышалось рядом. И это было сильной мотивацией и сильным комплиментом для советской школьницы.
Теперь, как учитель истории, я много времени уделяю патриотическому воспитанию, и на уроках, и во внеурочное время. Я ставлю в пример тех, на кого сама равнялась. И делаю это учитывая современные реалии.
Урок-размышление на тему: «Зоя Космодемьянская. Поверженные кумиры?» – я разработала давно и провожу его в старших классах накануне 9 Мая. (Замечу: кто такая Зоя Космодемьянская, знают все.) Это и урок-поиск, требующий большой подготовительной работы дома и активной работы на уроке. Я не даю готовый образ Зои. Ребята его выводят сами, по черточке. Они работают в группах, слушают докладчиков, анализируют прессу 90-х, задумываются над выдержками из документального кино. Я, как учитель, стараюсь, чтобы дети не только узнавали, но и могли распознать истину и ложь, умели выработать и отстоять свою точку зрения, стараюсь задеть ребят эмоционально. Чтобы сердцем прочувствовали. Это самое главное. Могу сказать, урок никого не оставляет равнодушным. Вот что ребята пишут в своих тетрадях дома:
«Все-таки память человека переменчива… А особенно историческая память. Одних – истинных героев, мы предаем забвению, очерняем и оскверняем светлую память о них. А других, не являющихся героями, с какой стороны ни посмотри, мы пытаемся превознести, назвав их патриотами, только со своей «особенной патриотической идеологией». 
К примеру, я никогда не смогу понять людей, которые намеренно оплевали имя Зои Космодемьянской. Это ужасно и даже преступно. Такие люди ведут себя как предатели Родины…
Советское государство воспитывало таких патриотов, которые не жалели жизней ради своей Родины, у которых собственное Я притуплено чувством долга и ответственности за свое государство, свой народ. А сейчас «мы, стреляя по мертвым, попадаем по живым», порой даже не задумываясь об этом. Ведь наши поступки и слова, с помощью которых мы поливаем грязью имена Истинных Героев, унижают и оскорбляют только нас, как наследников этих Героев Советской эпохи.
По-моему, все эти злобные и жестокие выпады в адрес героев, в частности Зои, не что иное, как предательство себя, как россиянина, и главное – предательство своей Родины…» 
«Я вдруг на секунду представила себя на месте любого из их отряда, пойманного немцами и находящегося под пытками, и я вдруг поняла… Мне стыдно в этом признаться, но я не выдержала бы, испугалась…
Могу сказать однозначно, то, что Зоя, хрупкая, совсем еще молоденькая девушка, была не сломлена зверскими истязаниями фашистов, что выстояла и не сломалась, не побоялась смерти, не предала своих товарищей и свою страну – это подвиг, это даже больше, чем подвиг…»
В конце учебного года в старших классах даю открытую анкету с целью выявления особенностей формирования патриотических чувств у школьников. На вопросы о Родине, патриотизме, исторических примерах проявления любви к Отчизне получаю достойные ответы. Вопрос «Что значит быть наследником Великой Победы?» пока вызывает затруднения. Ребятам сложно перейти от общих фраз к конкретным поступкам молодого человека в мирное время, в начале XXI века.
Ну что ж… есть над чем работать…

Анна НОВИКОВА
г. Смоленск

* * *

Мне хотелось написать про Зою

Стала ты под пыткою Татьяной,
онемела, замерла без слез. Босиком,
в одной рубашке рваной
Зою выгоняли на мороз.
И своей летающей походкой
шла она под окриком врага.
Тень ее, очерченная четко,
падала на лунные снега.

Это было все на самом деле,
и она была одна, без нас.
Где мы были?
В комнате сидели?
Как могли дышать мы в этот час?
На одной земле,
под тем же светом,
по другую сторону черты?
Что-то есть чудовищное в этом.
– Зоя, это ты или не ты?
Снегом запорошенные прядки
коротко остриженных волос.
– Это я, не бойтесь,
все в порядке.
Я молчала.
Кончился допрос.
Только б не упасть ценой любою…
Окрик: – Рус! –
И ты идешь назад.
И опять глумится над тобою
гитлеровской армии солдат.
Русский воин,
юноша, одетый
в справедливую шинель бойца,
ты обязан помнить все приметы
этого звериного лица.
Ты его преследовать обязан,
как бы он ни отступал назад,
чтоб твоей рукою был наказан
гитлеровской армии солдат,
чтобы он припомнил, умирая,
на снегу кровавый Зоин след…

И покуда собственной рукою
ты его не свалишь наповал,
я хочу, чтоб счастья и покоя
воспаленным сердцем ты не знал.
Чтобы видел
будто бы воочью
русское село –
светло как днем.
Залит мир декабрьской лунной ночью,
пахнет ветер дымом и огнем.
И уже почти что над снегами,
легким телом устремись вперед,
девочка
последними шагами
босиком в бессмертие идет…

Жги меня, страдание чужое,
стань родною мукою моей.
Мне хотелось написать о Зое
так, чтоб задохнуться вместе с ней.
Мне хотелось написать про Зою,
чтобы Зоя начала дышать,
чтобы стала каменной и злою
русская прославленная мать.
Чтоб она не просто погрустила,
уронив слезинку на ладонь.
Ненависть – не слово,
это – сила,
бьющий безошибочно огонь.
Чтобы эта девочка чужая
стала дочкой тысяч матерей.
Помните о Зое, провожая
в путь к победе собственных детей.

Мне хотелось написать про Зою,
чтобы той, которая прочтет,
показалось: тропкой снеговою
в тыл врага сама она идет.
Под шинелью спрятаны гранаты.
Ей дано заданье.
Все всерьез.
Может быть, немецкие солдаты
ей готовят пытку и допрос?
Чтоб она у совести спросила,
сможет ли,
и поняла:
«Смогу!»
Зоя о пощаде не просила.
Ненависть – не слово, это – сила,
гордость и презрение к врагу.
Ты, который встал на поле чести,
русский воин,
где бы ты ни был,
пожалей о ней, как о невесте,
как о той, которую любил.
Но не только смутною слезою
пусть затмится твой солдатский взгляд.
Мне хотелось написать про Зою так,
чтоб ты не знал пути назад.
Потому что вся ее отвага,
устремленный в будущее взгляд, –
шаг к победе,
может быть, полшага,
но вперед,
вперед, а не назад.
Шаг к победе –
это очень много.
Оглянись, подумай в свой черед
и ответь обдуманно и строго,
сделал ли ты этот шаг вперед?

Маргарита АЛИГЕР

(Из поэмы «ЗОЯ»)

* * *

Жанна д’Арк верхневолжских лесов

Одним из первых ярких литературных откликов на подвиг Чайки стал очерк Бориса Полевого. Сегодня публикуются отрывки из воспоминаний писателя. 

От моего друга майора Бориса Николаева, офицера разведки, поддерживающего связь с нашим верхневолжским подпольем, в разгар наступления узнал я печальную весть. В лесистом Пеновском районе погибла девушка, секретарь Пеновского райкома комсомола Елизавета Чайкина, оставленная в родных ее краях для подпольной работы. 
– Как же это произошло? 
– Точно пока не знаю. Партизанские связные весть эту принесли. Промахнулась она, не поостереглась, кто-то ее и выдал. Погибла, рассказывают, как героиня. 
Вот и все. Больше ничего конкретного мой тезка добавить не мог. И все повторял: 
– Говорил же я, не следовало ее оставлять. Нет, поддались на ее уговоры, оставили, не проявили твердости. И вот… А ведь знали же, знали: не тот характер. Смела-то смела, но слишком прямолинейна, несгибаема. 
– А это плохо? 
– В обычной жизни хорошо, даже прекрасно, а для подпольной работы не годится… И вот результат. Советую тебе – скоро Пено освободят – побывать там. Будет у тебя для очерка отличный материал, и Чайке по заслугам воздашь… Помнишь, когда мы с тобой там были, как она с ребятами школу от огня отстаивала? 
И это я помнил. В дни нашего отступления, осенью, мы с Николаевым оказались в этом далеком районном центре, затерянном среди лесов и озер. Войска неприятеля уже приблизились к нему почти вплотную, на поселок была брошена бомбардировочная авиация. Зажечь пожары. Внушить страх. Поднять панику. 
На здание средней школы, которое было одним из самых больших построек, упали пригоршня зажигательных бомб и небольшая фугаска. Старшеклассники, действуя железными щипцами, сбрасывали с крыши еще не разгоревшиеся зажигалки, и они догорали на земле. Но фугасная бомба разрушила правое крыло школы, зажгла его, и комсомольцы пытались подавить разгоравшийся пожар. Ими командовала, и толково командовала, невысокая коренастая девушка с энергичным грубоватого, мужского склада лицом. 
– Зачем тушить-то? Немцы – вон они, рядом. Останавливать их тут некому, даже райвоенком удочки смотал. 
– Так это же школа, – хрипловатым голосом ответила девушка и сердито мотнула головой, сбрасывая с лица слипшиеся от пота пряди волос. 
– Для немцев что ли бережешь? 
– А иди ты… – отмахнулась она от собеседника…
Такой и запомнилась мне Елизавета Ивановна Чайкина, невысокая, коренастая, крепкая, с потным красным лицом, с прядями жестких мокрых волос, прилипших ко лбу. 
Весть о гибели девушки прочно засела в голове. А вечером мы с моим другом, корреспондентом Совинформбюро Александром Евневичем, расстелив на полу карту, определяли примерный путь от нашей штабной деревни до поселка Пено. Было неблизко. Но что они значили, каких-нибудь два летных часа, для корреспондентов, которых там ждал интересный и значительный материал! 
С поздним зимним рассветом маленький связной самолет поднялся в воздух, а к полудню мы были уже на месте. Здесь неприятель отошел почти без боя, оставив поселок при приближении авангарда лыжников. И разрушений почти не было, лишь в центре чернело опаленным пожаром крылом здание школы, которое комсомольцы успели-таки тогда отстоять. 
Мы уселись в небольшом зальце райкома партии с группой партизан, только что вышедших из лесов. Они участвовали в борьбе за Пено… Загорелые бородатые ребята… вспоминали боевые эпизоды, всяческие курьезные происшествия, случившиеся с тем или другим из них. Говорили они все вместе и каждый о своем, и нелегко было нам повернуть разговор на Лизу Чайкину… 
Кроме отрывочных, не связанных между собой характеристик от этой шумной и веселой компании лесных воинов ничего связного так и не удалось узнать. Потом нам посоветовали сходить к учительнице, которая вместе с больной свекровью и детьми оставалась в оккупации. 
Вот от нее-то мы и услышали связный рассказ о Лизе Чайкиной, о ее подвиге и ее жизни. Она тут же с педагогической проницательностью дала точную характеристику своей бывшей ученице: человек средних способностей, но прирожденный вожак-организатор, коллективист. 
– Чайкой ее еще в школе прозвали. Знаете, у ребят тяга к прозвищам? – ровным учительским голосом рассказывала нам собеседница. – Но это, как я полагаю, особый случай. Прозвище очень совпадало с ее характером. Она ведь и верно была, как те птицы, – смелая, дерзкая, настойчивая. Бывают же такие люди: собой некрасивы, но красивы душой. Хлопот с ней в школе было немало. Однажды математичке – а она была и завучем – так при ребятах и брякнула: «Вы врете…» В другой раз решили мы на педсовете за школой спортивную площадку соорудить, а там малыши уже клумбочки какие-то сделали, цветочки посадили. Ребята откликнулись и принесли из дома лопаты, инструмент разный, а Чайкина перед этими клумбочками встала: «Нельзя, не позволю». Так и не дала, в другом месте спортивную площадку сделали… И еще помню, об этом мы много говорили. У одной ее подружки отца забрали. Его, агронома, весь поселок знал. Хороший был дядька. Так Лиза что, она самому товарищу Сталину письмо написала и, не посоветовавшись ни с кем, отослала. Что уж она там написала, не знаю, только вдруг выпустили этого агронома. Выпустили, да еще извинились. 
– А чем увлекалась? 
– Вроде бы ничем особенно. Отметки были средние, но по литературе у меня была твердая отличница. Любила литературу. На школьных вечерах Маяковского читала и Блока «Двенадцать». Память у нее была хорошая, много стихов знала наизусть, но читала, честно говоря, плохо. 
– Ну а как она партизанила, погибла как, знаете? 
– Расскажу по порядку. В последнем классе стала она у нас секретарем комсомольской ячейки, а потом, когда окончила школу, выбрали ее в райком. Тоже стала секретарем и как-то сразу завоевала в районе популярность. К ней, будто к депутату, и взрослые, и старики со всякими своими делами ходили. А в кабинете своем не сидела, все по району на велосипеде катала. И все ее знали: Чайка, наша Чайка. В лицо знали. Не надо было ее на подпольную работу оставлять. Слишком известной она была в районе личностью. И оставлять ее, как мне говорили, не хотели, говорили даже, что и товарищ, приезжавший сюда партизан снаряжать, ей не советовал, говорил: хочешь воевать, ступай в военкомат, проси, чтобы тебя взяли в армию, в госпиталь или на связь. Нет, добилась своего. Оставили ее в отряде. Ну оставили и оставили. Сиди себе в лесу, в партизанских вылазках участвуй. Нет, это опять не по ней. Ходила по деревням, собирала людей, читала им сводки Совинформбюро, газету «Партизанская правда для оккупированных районов», которую нам из Калинина на самолетах перебрасывали. Ничего не боялась. 
А тут приближались праздники – годовщина Октябрьской революции. Так она перед этими праздниками во многих деревнях перебывала. Доклады об Октябре делала. Соберет людей – и доклад. Вам, наверное, и поверить трудно, а ведь было. Ну, после одного из таких докладов пошла она тут к одной колхознице ночевать. Староста фельд-полицию на нее и навел. Схватили. Пытали. Требовали сказать, где партизанская база, где партизанские бункера… Ничего не сказала. Допрашивали ее зверски. Это тоже точно, потому что немцы, которые тут в школе жили, они не совсем и немцы, они эльзасцы, их в тылу на работах держали. Так вот они прямо-таки с уважением о ней говорили: дескать, фройляйн не рассказала ничего… Эх, Чайка, Чайка… 
– Это интересно, очень интересно, но откуда вы-то это все знаете? – спросил осторожный Евневич. Он как представитель столь авторитетного правительственного агентства Совинформбюро всегда старался все уточнить и перепроверить. 
– Да вот от них, этих самых немецких солдат, от эльзасцев, что в этой школе жили… Их главный офицер, не знаю уж какого звания, он даже и не эльзасец, а сорб, лужицкий сорб, как он себя называл. Он по-русски понимал и немного говорил. В тот вечер он пришел сильно выпивший, зашел ко мне и рассказал о девушке, которая еле живая перед расстрелом пела. «Погибла, как Жанна д’Арк», – говорил этот сорб. 
Когда, поблагодарив собеседницу и оставив ей все, что брали с собой на дорогу из сухого пайка, мы шли по поселку к месту посадки нашего самолета, поселок уже принимал мирный вид: над зданием райисполкома плескался на ветру красный флаг, тыловые солдаты в шинелях третьего срока возились у трофейных пушек. 
– Жанна д’Арк верхневолжских лесов! – говорил Евневич, как бы взвешивая на руке эти слова. – Неплохой заголовок для вашего будущего опуса, Бэ Эн… 
Заголовок действительно был интересный, но я легко представил себе, как мой начальник, полковник Лазарев, всегда самоотверженно боровшийся против всякой литературщины, с яростью зачеркнул бы его красным карандашом. Нет, Чайка лучше, а главное, точнее. Но заголовок этот, мною самим забракованный, я запомнил и приберег. И эту главку своих воспоминаний назвал этим заголовком… 
Сейчас в поселке Пено стоит памятник нашей верхневолжской Жанне д’Арк. А приезжая в родной город, я почти всегда захожу в музей Лизы Чайкиной – один из оригинальнейших музеев страны. Со стен смотрят молодые лица, многие из них знакомые. И скульптурный портрет Лизы. Он не очень похож на оригинал, но главную черту Лизы скульптору удалось передать: ее яростную непреклонность. Я смотрю на этот портрет, и мне все-таки жалко, что я тогда пренебрег таким заголовком: «Жанна д’Арк верхневолжских лесов».

Борис ПОЛЕВОЙ