Жан-Август Пьери, он же Петр Шестёркин

Жан-Август Пьери, он же Петр Шестёркин

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Этот материал был написан к 100-летнему юбилею участника Великой Отечественной войны, политрука П.В.Шестеркина, герою первой части очерка, в 2012 году. Жизнь внесла свои коррективы. Вторая часть рассказывает о «Последнем бое майора Пугачева», читай – о бандеровцах, которых ныне возвели в героев и которые ныне правят бал на Украине. А командует ими Запад, в том числе побежденная нами Германия.                                                                

ВОЙНА

Нынешнее поколение очень мало знает о последней войне. Жизнь безжалостна, уходят ветераны, тем драго­ценнее каждая крупица правдивых воспоминаний. Судьба свела меня с участником Великой Отечественной войны, узником фашистского концлагеря, совершившим дерзкий побег из плена, бельгийским партизаном, жителем города Темникова Республики Мордовия Петром Васильевичем ШЕСТЕРКИНЫМ. Предлагаю вниманию читателей его рассказ и мои краткие комментарии.

… В конце декаб­ря 1941 года нас, порядка тысячи человек, подняли по тревоге, погрузили в вагоны и отправили на фронт. Доехали не все — два вагона по дороге разбомбили. Прибыли в Мясной Бор, переночевали в землянках, наутро вооружились, а в 12 часов ночи нас повели в атаку. Почему-то считалось, что в темное время суток фашисты воюют плохо. Од­нако немцы вешали осветитель­ные ракеты и было светло, как днем. Стоило нам выйти на откры­тое пространство, как мы попали под шквальный артиллерийский огонь. Потеряв процентов пят­надцать личного состава, отсту­пили. Были подтянуты пушки, минометы, они сыграли такой «концерт», что мы практически без потерь соедини­лись с частями 52-й армии гене­рала Гусева, находившимися в окружении. Но вскоре немцы перешли в контратаку, перерезали нам так называ­емое «горло» и вновь сомкнули кольцо. Таким образом я и мои товарищи оказались в окружении. С каждым днем становилось все тяжелее. К лету 1942 года ситуация стала критической, фашисты бес­прерывно обстреливали наши по­зиции, вытесняя в район штабных укреплений. Таяли силы, нас ста­новилось все меньше и меньше, в конце июня я попал в плен.

ПЛЕН

В ходе очередной бомбежки меня контузило, засыпало зем­лей, очнулся уже под дулами не­мецких автоматов. Пока находил­ся в бессознательном состоянии, товарищи догадались переодеть меня в форму рядового. Если бы фашисты узнали, что я младший политрук – прикончили бы сразу. Построили нас, человек 70 оставшихся в живых, в шеренгу по двое. Последовала команда: «Жиды, коммунисты и ко­миссары, — три шага вперед!» Никто из строя не вышел. Немец­кий офицер, кстати, очень чисто говоривший по-русски, повторил: «Жиды, коммунисты и комиссары, — три шага вперед! Не выдадите их, расстреляем всех». Опять ник­то не выходит. Все, думаю, конец пришел. Но немец вдруг стал выяснять, кто из нас убил какого-то фашистского офицера. Один молоденький солдатик, стоящий рядом со мной в строю, возьми да и скажи: «Кто же его знает? Война ведь, все стреляют, может, и я убил». Его тут же, на месте, застрелили. Все мы точно окаменели. Навели на нас пулеметы, ждем команды «огонь», с белым светом прощаемся. Но, видно, не пришел еще срок… Последовала другая команда: «В колонну по два стройся, шагом — марш!» О том, как мы шли — рассказ особый. Страшный, жуткий рассказ. При­веду только один пример. Подво­дят нас к переправе через речуш­ку, по колено воды. Глядим, Бог ты мой, а «мост» выложен из чело­веческих тел. Оказывается, фа­шисты, чтобы не замочить ног, загнали пленных в воду, пе­рестреляли их и соорудили из тел переправу. Вот мы и шли по еще теплому, залитому кровью, чело­веческому мосту… Так начались мои мытарства в плену.

КОНЦЛАГЕРЬ

Много ужасов я испытал на своем веку, но ничего страшнее концлагеря «Саксония», куда нас привезли в августе 42-го, мне видеть не довелось. Здесь морили голодом. Пайка в день составляла 100 граммов хлеба — 10 муки и 90 опилок. Если вдруг умирало больше «нор­мы», добавляли несколько грам­мов, если меньше — отнимали. Учет у немцев был поставлен иде­ально. Работать никого не застав­ляли, только создали из военноп­ленных специальные похоронные команды, которые занимались по­грузкой трупов. Вдоль аккуратных, выстроенных как по ранжиру, ба­раков была проложена рельсовая дорога, по ней бегал паровозик с тележками. На них вывозились трупы за пределы лагеря. Конвейер смерти… С пер­вого дня меня не оставляли мыс­ли о побеге. Теперь-то я думаю, что из «Саксонии» убежать было не­возможно — несколько рядов ко­лючей проволоки, между ними немцы с собаками, высоченный забор, говорят, за всю историю концлагеря из него не убежал никто. Но человек жив, пока его питают надежды… Вместе со сво­им другом, Алексеем Взоровым, я разработал такой план. Наш барак находился последним в ряду, дальше шла колючая проволока, близ нее стояли уборные. Немцы — народ пунктуальный. Сколько положено по норме клозетов, столько и заставляли строить. С голодухи ими пользовались лишь единицы, большинство страдали запорами, так что много сортиров оставалось «не вос­требованными». Вот и решили мы с Лешкой из этих свободных уборных вести подкоп. Привлекли несколько надежных товарищей и начали копать. Спускались через очко в выгребную яму и рыли, рыли — руками, палками, благо грунт был мягкий. Немцы очень брезг­ливы, к уборным никто из них даже близко не подходил, так что работать они нам не мешали. А может, и донесли им о подкопе, просто считали гады, что от ра­боты мы быстрее сдохнем? Кто его знает… Осуществить свой план не удалось. В один из сен­тябрьских дней выстроили нас на плацу, смотрим — подъезжают машины с красными крестами. Все, думаем, конец — душегуб­ки, о них мы уже слышали. Заста­вили приседать: кто три раза присел — заводят в маши­ну, проводят медицинское обследование, затем от­правляют на санобработку. «Здо­ровых» набралось человек 100, в том числе и я с Лешкой. По­вели нас на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны, там прошел слушок, что едем мы в Бельгию, работать в каменноу­гольные шахты.

КАМЕННОУГОЛЬНЫЕ ШАХТЫ

По дороге нас с Лешкой раз­лучили — он «остался» в Эйсене, а я «поехал» дальше, в Шварцбург. Это был шахтерский посе­лок. Завели в зону, обнесен­ную колючей проволокой, загна­ли в бараки. Глядим, стоят топча­ны с матрацами! Переночевали, а на следующий день дали нам по 100 граммов натурального хлеба и баланду, в которой даже плавала картошка! Вдобавок ко всему, че­рез три дня стали выдавать по 2 сигареты и по 20 граммов марга­рина в день. После концлагеря многим такая жизнь показалась раем. Од­нако очень скоро рай превратил­ся в ад. Условия ра­боты в шахте были ужасными, жара гра­дусов сорок, огромная влажность. Норма выработки трудно выпол­нима даже для здоровых, профес­сионально подготовленных людей. Многие не выдержи­вали, бросались в шахтный ствол, кончая жизнь самоубийством. Ко­нечно, мы, как могли, саботажни­чали, но следили за нами строго. Тем не менее, мысль о побеге меня не оставляла. Я даже назна­чил себе крайний срок — 23 фев­раля 1943 года, в День Красной Ар­мии. Начал подготовку: прежде всего, украл из шахтной раздевал­ки чьи-то старые штаны и куртку, вынес их на поверхность и спря­тал. Разработал не­сколько планов побега. Но бежал я совсем иным способом.

ПОБЕГ

Случилось это как по заказу 23(!) февраля 1943 года. По­вели нас выгружать мерзлую угольную пыль. Распределили по два человека на вагон, ко мне в напарники попал парень лет двад­цати пяти, звали его Андрей. Он, кстати, знал меня как Василия, в лагере я скрывался под чужим именем (если бы выяснилось, что Петр Шестеркин — младший политрук, то меня давно бы расстреляли). Так вот, развели нас по вагонам, вы­ставили усиленную охрану, до самого обеда убежать не было никакой возмож­ности. Но все-таки нам подфар­тило. Привезли баланду, и голод­ные, изможденные люди толпой ринулись к раздатчикам. Голод — страшная вещь, людей в скотов превращает. Наш полицай не вы­держал, бросился наводить «поря­док», бьет прикладом налево и на­право, словом, власть свою по­казывает. Тут я выпрыгнул из ва­гона, гляжу, Андрей за мной сле­дом. «Ты что, — говорит, — шес­тнадцатый (мой лагерный номер был 5816), бежать собрался? Я с тобой, я даже маргарина немно­го припас». Крадемся мы вдоль вагонов к забору с колючей про­волокой (я там одно местечко давно заприметил, где штабель с досками лежит), вдруг навстречу бельгиец, машет руками. У меня сердце замерло, вдруг выдаст? Нет, наоборот, предупреждает: «Рус, рус, прячься, немецкий патруль обход делает». Едва мы ус­пели укрыться за штабелем, дей­ствительно, появились немцы. Слава Богу, не заметили, прошли мимо. Схватили мы с Андреем дос­ку, прислонили к забору, кое-как пе­ребрались через него и понеслись в лес. Пробежали уже километра два, и все кажется — сейчас за спи­ной раздастся лай собак или ав­томатная очередь. Где-то через час, когда силы были уже на исходе, вышли мы к одиноко стоящему в лесу дому, рядом арба, плуг, какие-то крестьянские постройки. Андрюха говорит: «Зайдем? Может, по­жрать что дадут». «Зайдем, — гово­рю, а сам думаю, — пожрать — это, конечно, хорошо, но, главное, уз­нать — куда идти дальше?». Заходим в дом, встречает нас хозяин — бельгиец. Тут же молча делает нам бутерброды с ветчиной (мы стоим как истуканы, от запаха мяса голова кружится), выводит нас во двор и жестами показывает: «Там немцы, там лагерь, там болото. Уходите». Схватили мы бутерброды, присели в лесу у ручейка, съели, вернее, проглотили их в один миг, попили водички — вроде голова соображать начала. «Андрей, — говорю, — у нас выбора нет, придется лезть в болото». Он ни в какую, плавать, оказывается, не умеет. Кое-как уго­ворил я его, полезли в вонючую воду. Часа четыре барахтались мы в грязи, но ничего, не утонули, выбрались на берег. Озираемся по сторонам — где находимся, куда идти? Неизвестно. Вдруг слышим голоса, видим — ребятишки, лет 8-10, человек пять. Подходим к ним, они тычут в Андрюху пальцем: «Рус?» (Тут надо пояснить: я-то ла­герную одежду скинул, у меня под ней гражданское платье было, а Ан­дрей так в ней и остался). Показывают знаками: «Идите за нами». Повели они нас к родителям, по дороге обрядили моего товарища в костюм, снятый с огородного пугала. При­вели к своему отцу, тот наварил огромную кастрюлю картошки с мясом, поели мы, спря­тались в стогу соломы и завалились спать. Лежим, лежим, но не спится все, мысли разные в голову лезут, главная — что делать дальше? Одно утешает, хоть наелись до отвала. В общем, решили мы с Андреем про­браться в… Голландию. Почему-то в лагере ходили упорные слухи, что там активно действуют советские партизаны, с которыми можно легко связаться. Но до Голландии мы, конечно, не добрались, напоро­лись на поселение бельгийских немцев. Пришлось уносить ноги, разбежались мы с Андреем в разные стороны. Больше я его никогда не видел. Рассказ о моих одиночных стран­ствиях по лесу — тема отдельного разговора, скажу лишь, что в конце концов счастливым образом вышел на бельгийских партизан. Произошло это так.

У БЕЛЬГИЙСКИХ ПАРТИЗАН

Мне здоро­во повезло. Я набрел на небольшой, по нашим, конечно, а не по бельгийс­ким понятиям, шахтерский поселок. Долго, наверное, часа два, наблю­дал, нет ли там немцев. Ничего по­дозрительного не заметив, вышел из укрытия и подошел к молодой женщине, набиравшей воду. Чего я там лепетал, толком не помню, но девушка сначала напугалась, затем, оглядевшись по сторонам, взяла меня за руку и привела домой. Там оказалась ее мама, седая женщи­на, с лицом злой колдуньи. Но ка­кое было у нее доброе сердце! Та­ким чудесным образом я оказался в семье бельгийских антифашис­тов. Невестка (она была по национальности итальянка), по­яснила мне, что в 11 вечера с ра­боты придет ее муж, а пока мне не­обходимо помыться и переодеть­ся. Я как заново родился! В течение месяца из дома меня не выпускали, возмож­но, не доверяли. Затем выпра­вили паспорт, так я стал бельгийс­ким подданным Пьери Жан-Авгус­том, 1910 года рождения, шахте­ром по профессии. Паспорт был почти подлинным, печати на нем ставил лично помощник бургомистра, тоже антифашист. Потом меня с ним познакомили, это уже была высшая степень доверия. Затем переправили в партизанский отряд, причем, не одного, а вмес­те с… Лешкой Взоровым, который, бежав из лагеря, совершенно слу­чайно оказался в поселке, где скрывался я! Что это была за встре­ча, передать словами невозможно… Итак, мы стали партизанами. Конечно, масш­табы партизанской войны в Бель­гии не сравнимы с партизанским движением в Советском Союзе. Но когда в Бельгию вошли союзники, они были очень удивлены, увидев вооруженных людей с красными флагами. Вслед за союзниками в Бельгию прибыл представитель военной миссии СССР в этой стране полковник Се­дов. Я прошел соответствующую проверку и был на­значен уполномоченным по репат­риации в Бельгии, затем меня на­правили во Францию, к генерал-майору Драгунову, проводить ана­логичную работу. Таким образом, 9 мая для меня война не закончи­лась, на Родину я вернулся лишь в середине сентября. Меня еще раз, в течение двух месяцев, тщательно проверяли в пересыльном лагере, демобилизовали лишь в декабре 1945 года.

…Дома меня ждала похоронка.

***

10 лет назад материал об удивительной судьбе Петра Васильевича Шестеркина был опубликован в республиканской газете «Мордовия – 7 дней», где я тогда работал. Сын Петра Васильевича переправил ксерокопию статьи в Бельгийское посольство в Москве. После соответствующих запросов выяснилось, что немногочисленные оставшиеся в живых бельгийские участники Сопротивления хорошо помнят «товарища Василия», более того – в Бельгии нашлась дочь Петра Васильевича! Несмотря на преклонные годы, П.В.Шестеркин побывал в гостях у своих счастливо обретенных родственников и соратников по борьбе с фашистами, затем состоялся обратный визит.

Такая вот удивительная история, которая, казалось бы, так и просится на страницы книг и кино – телеэкраны. Но нас пичкают совсем другим…

НИКОЛАЙ БАННИКОВ, Республика Мордовия, г. Саранск